В каждой семья есть какая-то своя тайна, мистерия или просто интересная история, которая становится видна намного ярче с годами, когда многие вещи обретают свой истинный контур и очертания. И в моей семье такой любопытный момент присутствовал, но заметить его получилось лишь после того, как я пошел учиться в йешиву.Дело в том, что моего деда по отцу звали Йосеф (в горско-еврейском звучании Юсуф), моего дядю, старшего брата моего отца зовут Менаше (по-горско-еврейски Манашир), моего отца (светлой памяти), то есть младшего брата моего дяди Манашира звали Эфраим (по-горско-еврейски Ифрейм).
Любой, кто хотя бы начинал читать Тору и прочитал первые главы книги Берейшит, проследит проекцию имен Торы семьи праведника Йосефа на мою семью. У библейского Йосефа тоже было 2-ое сыновей – Менаше и Ифраим.
Мой дед Йосеф бен Хананья Азарьев ушел из жизни, когда я ходил в первый класс школы номер №8 г. Дербента. Мне было трудно понять тогда, что происходит, но я понимал, что произошло что-то страшное, потому как видел печальное небритое лицо своего отца, у которого в глазах стояли слезы, видел страдание на ликах своих дядь, тёть и других родственников. Я как бы понимал концепцию смерти, но понять до конца факт того, что своего доброго дедушку я больше никогда не увижу не мог.
Мой дед очень любил меня и часто на своем ломаном русском языке называл меня любимым внуком. Но слово «внук» он произносил как-то странно и выходило что-то вроде «ивнушка», на что я, в силу своей детской непосредственности говорил «Дедушка, ты еще меня индюшкой назовешь». Все смеялись, а дед более всех. Однажды, будучи уже в подготовительной группе детсада, все дети моей группы побежали вниз. Обычно так происходило, когда приходил кто-то важный в какой-нибудь военной или милицейской униформе. Меня почему-то такая стадность и преклонение перед авторитетами еще в детстве всегда смущала, а с годами и вовсе развилась до критической отметки и поэтому я остался сидеть и смотреть телевизор. Я был один в огромной и пустой комнате. Внизу были слышны голоса моих одногруппников, которые, как я думал, тянут за медали и ордена какого-нибудь участника войны. Вдруг поднялся мальчик Владик, которого я считал своим другом и крикнул мне: «Ты чего сидишь, там твой дедушка пришел». Я сорвался вниз как угарелый. На ступеньках первого этажа сидел мой дедушка Юсуф в окружении моих одногруппников. Из огромной сумки он им доставал кукурузные палочки, конфеты, яблоки, груши. Мне почему-то показалось, будто моего деда у меня забирают и я крикнул во всю силу своих 6-летних легких: «Это мой дедушка, он ко мне пришел». Мой дед улыбался и рукой старался успокоить меня, а я плакал будто и в самом деле у меня его забирали. Прошло много лет, но почему-то именно это воспоминание застряло в уголках моей памяти. Может быть я уже тогда чувствовал, что через год с небольшим моего деда и в самом деле заберут у меня и уже навсегда.
Еще я помню, что мой дед постоянно ходил в небольшого размера фуражке с козырьком, а каждое утро он одевал на голову странную округлую шапочку, брал в руки ветхую, пожелтевшую книжку со странными письменами и обматываясь в какое-то покрывало в полоску, дрожащими руками одевал поверх этой шапочки черную коробочку, и такую же обматывал вокруг левой руки. Мне хотелось подойти и пообщаться с ним, но меня почему-то оддергивала моя бабушка Адосо. Теперь я понимаю, что мой дед, уже будучи больным и пожилым человеком не ходил в синагогу и одевал тефилин дома. Помню, как дрожала его рука, когда он держал в руке позолоченный бокал с вином и произносил при этом звуки, которые не походили на горско-еврейские.
Мой дед родился в поселке Красная Слобода в 1901 году. Буду молодым человеком, он занимался торговлей ковров и золотых изделий и был довольно зажиточным. В начале 20-х годов он женился на Батцион Якубовой, которую привез в Красную Слободу из Дербента. После установления Советской власти в Азербайджане дед переехал в Дербент, где купил землю в районе Слободки (около улицы Пугина) и построил дом. Он был религиозным человеком и вместе со своим старшим братом Ихиилом открыл и содержал синагогу в Слободке.
В Дербенте у четы Азарьевых родились мои тети, мой дядя, мой отец, всех детей было пятеро. А когда бабушка Батцион родила самого младшего, она почувствовала себя очень плохо. Провели анализы и выяснилось, что у бабушки рак. Она медленно умирала. Дед показывал ее лучшим специалистам, но все было тщетно. Она умерла в 1951 году в возрасте 39-ти лет. А вместе с ней умер и самый младший их сын. Старшая моя тетя Рахиль была уже замужем, дяде Манаширу было 17 лет, моему отцу -11, тете Сивьё - 6, а самой младшей тете Лиде – 3 года. Понятно, что мой дед, который работал за пределами Дербента и поэтому не всегда бывал дома, было не под силу в одиночку растить своих детей. Мать покойной бабушки Батцион мудрая Сара-бике помогала деду по хозяйству. А спустя некоторое время стала настаивать, чтобы он привел себе новую жену, которая бы вела хозяйство и растила детей. Вскоре она нашлу такую женщину из очень порядочной семьи. Женщину эту звали Адосо Мататова. Она была ранее замужем, но у нее на протяжении многих лет совместной жизни не было детей. На этой почве они с мужем разошлись и теперь Сара-бике предложила деду жениться на ней, понимая, что бездетная женщина примет детей своего мужа как своих собственных. Aдосо и в самом деле заменила детям мать, она была доброй и заботливой по отношению к детям, а также хорошей и расторопной женой. А со временем у нее родился сын. Оказалось, что в прежнем браке «виновной» в бездетности была не она, а ее бывший муж. Сына своего они назвали Шори, что в переводе с горско-еврейского означает «радость», по аналогии с библейским Ицхаком (что тоже с иврита переводится как «радость»), так назвали Абрахам и Сарра своего первенца, которого также не надеялись когда-либо увидеть. А еще через пару лет у них родилась моя самая младшая тетя Нина.
В первые годы иммиграции в США мой отец работал водителем кар-сервиса в еврейском районе Бруклина Боро-парке. Он возил хасидских евреев и естественно общался с ними, совершенствуя свой английский. Однажды он пришел домой и за семейным ужином вдруг произнес следующее: «Представляете, моего отца Юсуфа знают в Боро-парке». Я чуть не подавился и сумел лишь выдавить из себя: «Такого не может быть, папа, с чего ты взял?» Он продолжил: «Сегодня я подвозил одного очень старенького хасида. Мы едем, о чем-то говорим, а потом он вдруг спрашивает, как меня зовут. Я отвечаю – Ифраим. Он потом говорит, а у тебя есть старший брат Менаше. Я говорю – есть. А он опять спрашивает, а твоего отца случайно не Йосеф зовут? Я говорю – да. Он мне отвечает, что он был очень хорошим евреем и вышел из машины. Не может же человек случайно знать имена моего отца и брата.»
Мой отец, который несмотря на то, что вырос в доме религиозных родителей, как и большинство своих сверсников верил в светлое будущее человечества в коммунистическо-утопическом ключе. Он был коммунистом и скорее всего знал цитаты из Манифеста Коммунистической партии чем нежели из Торы. Поэтому он и не мог понять, откуда его пассажир мог узнать имена его отца и брате в связи с его именем. Я объяснил ему этот момент и добавил: «этот хасид назвал моего деда хорошим евреем потому, как только хороший еврей продолжает связь с Торой, называя своих детей именами наших праведников и патриархов. Именно так и поступил мой дед, назвав тебя и твоего брата соответственно Ифраим и Манашир.» Мой отец выслушал меня, а потом долго сидел думая о чем-то, словно еще одна новая грань мудрости его отца выплыла через годы.
Где-то я прочитал, что человек жив до тех пор, пока о нем помнят и помнят по доброму. Спустя много лет после иммиграции в США из России, я приехал в Дербент и, естественно, зашел в синагогу на утреннюю молитву. Мое лицо, не будучи особенно знакомым окружающим, вызвало некоторое любопытство. В синагоге были в основном пожилые люди. Они вопросительно смотрели на меня, а потом один из них спросил меня на горско-еврейском языке «чьим внуком я являюсь». Я ответил, что мой дед Юсуф хубеи (так моего деда называли в Дербенте). Все замолчали, потом стали тихо перешептываться, а потом все дружно встали. Я был в замешательстве, не зная что делать. А тот самый, который обратился ко мне с вопросом, сказал, что мой дед был порядочным, хорошим, добрым человеком и евреем. Еще он сказал, что он был цадиком (праведником) и что им можно и должно гордиться и нужно жить так, чтобы никоим образом не омрачить память о таком человеке. Все окружающие благоговейно слушали неторопливую речь пожилого человеко и молча кивали головами. А я стоял и слушал, а по щекам у меня текли слезы, наверное именно те, которые не пролил 30 лет ранее, когда мой дед Юсуф хубеи ушел из жизни.
Роберт Азарьев
juhuro.com
