Эх-эх, бабка, бабка, будь ты неладна!.. А еще говорят: "Уваж-ж-жай, мол, их, стариков, почита-а-ай, склоня-я-яй свою голову перед ними, как перед святынями..."- А что она тебе плохого сделала, эта бабка?
- Что сделала! Без ножа зарезала, без ружья убила. Вот что сделала.
Понимаешь, наша контора "Заготрогатскот", где я работаю заведующим ветеринарной службой, построила красивый десятиквартирный дом со всеми удобствами. Дом на берегу моря, точно санаторий. В каждой квартире два балкона: один выходит на море, другой - в набережный парк, где по вечерам весело гремит оркестр. Одним словом, не дом, а мечта. Скоро его должны заселить. Но как бы я не мечтал, я знал, что попасть в этот дом у меня столько же шансов, сколько у грешника войти в рай. У меня есть квартира из двух комнат, правда, без удобств. Да и семья у меня - я, да жена. Детей у нас нет. Живем для себя. А там видно будет. Однако, если трезво рассуждать, какое мне дело до того, что есть семьи, которые вовсе не имеют квартиры или нуждаются в расширении жилплощади. Я о себе забочусь. Как говорится: "И пророк за свою голову молится".
И вы знаете, голова моя гудела, как улей: я долго думал, мучился, прикидывал, что же такое предпринять, чтобы все-таки влезть в этот дом? То в мыслях своих я штурмовал его и самовольно мигом оккупировал четырехкомнатную секцию. А когда приходили меня выгонять, я отчаянно сопротивлялся, хватаясь за острые и тупые предметы... То я грозно стучал кулаком перед самым носом директора и председателя профсоюзного комитета, как кувалдой по наковальне. То я пытался всучить кому-то взятку... То я... Одним словом, эти "то" и "то" в моем разгоряченном воображении не было конца. Но я тут же с сожалением и досадой отбрасывал одно за другим эти самые "то" и "то"... Зачем себя обманывать? Хоть и называется наша контора "Заготрогатскот", но управляют ее люди, а не быки и коровы с рогами и хвостами.
Одним словом, неизвестно сколько бы я еще мучился, если бы жена не подсказала мне самую верную мысль.
- Слушай, у тебя, кажется, в селении живет столетняя бабка?..
- Правда, живет! - задыхаясь от радости, бросился я обнимать жену. - Вот это идея!..
Честное слово, не вру. Как только я вспомнил о своей бабке, меня сразу охватило такое волнение, такая нежность и такая тоска по ней, что, казалось, милее и роднее ее человека у меня не было и нет на свете и что я без нее не смогу прожить и часу, как рыба без воды. Не смогу - и все! Вот что значит родная кровь!.. Но вместе с волнением, нежностью и тоской я остро почувствовал угрызение совести. Как же не чувствовать, окаянная моя голова, если бедная моя бабушка, как круглая сирота, одна-одинешенька. Нет у нее ни мужа, ни сыновей, ни дочерей, один я. И живет бабушка моя, можно сказать, у чужых, у своей сестры, тогда как у нее есть прямой потомок - я!
Одним словом, я, недолго думая, в тот же день помчался в селение, чтобы привести в город мою бабушку жить со мной в новой квартире. Да, да! Именно в новой квартире! Пусть, думаю, теперь руководители конторы "Заготрогатскот" посмеют отказать мне в ней. Прежде всего я заставлю их запомнить лучше, чем собственное имя, то, что таких старожилов Земли, как моя столетняя бабушка, академии на учет берут. Они вроде бы как исторические памятники далекого прошлого находятся под особой охраной государства. Кроме того, моя бабушка - мать партизана. Ее сын, мой дядя, погиб от рук фашистских злодеев.
Как бы там ни было, я уже знал: раз бабушка будет со мной, ордер на новую четырехкомнатную квартиру с балконом на море и в парк, где по вечерам весело гремит оркестр, у меня в кармане. Но меня теперь беспокоило другое: застану ли я бабушку в живых? Не скрою: я давно не видел ее и не чего не слышал о ней. Как-то получалось так, что среди городской суеты и будничных забот я, грешным делом, обычно забывал о ней, не писал письма, не справлялся о ее здоровье.
Но, к счастью, опасения мои оказались напрасны. К своей великой радости, я застал бабушку живой и здоровой. И она, бедная моя старушка, была обрадована встрече со мной, своим единственным внуком.
Я был доволен - за девять лет, что я не видел бабушку, она нисколько не изменилась. Такая же маленькая, сухонькая и шустрая. И такой же у нее кальян с аршинным чубуком, который она редко выпускает изо рта. Несмотря на свой древний возраст, она сохранила острое зрение и хороший слух. Единственная перемена, что я в ней заметил, это то, что бабушка, как мне показалось, стала еще меньше.
Сначала бабушка и слышать не хотела о переезде в город, чем, конечно, здорово напугала меня. Потом, когда я ласково обнял бабушку за острые плечики и шутливо пригрозил, что непременно похищу ее, как в свое время дед мой похитил ее, если она добровольно не захочет поехать со мной, она расчувствовалась, прослезилась и в конце концов согласилась.
В тот же день я, посадив свою старушонку на машину, привез в город. Мы с женой все время кружились вокруг нее, как мотыльки вокруг свечи, от которой исходит свет и тепло. Старались создать праздничную атмосферу в доме, чтобы ей у нас было весело и приятно. Я даже в тот вечер повел бабушку в театр. Купил два билета в первом ряду, чтобы ей хорошо было видно и слышно. Но я сейчас каюсь, ох, как каюсь, наверно, всю жизнь буду каяться, что совершил такую опрометчивость. Но не буду забегать вперед, а расскажу все по порядку.
В тот вечер в театре показывали пьесу о том, как советские партизаны в годы Отечественной войны боролись в тылу врага. Бабушка, задрав сухой морщинистый подбородок, чинно сидела и с напряженным вниманием смотрела спектакль. Все вроде было в порядке, пока двое вооруженных фашистов не втащили в немецкий штаб одного нашего пленного партизана. Бабушка тотчас же беспокойно заерзала на стуле и принялась вслух ругать фашистов. Немецкий офицер стал допрашивать пленного, но тот упорно молчал. Когда фашистский офицер, разъяренный молчанием партизана, направил на него пистолет, бабушку как будто ветром сорвало с места.
В то же мгновение на сцену полетела резиновая калоша, облепленная грязью, и шлепнулась о гладко зачесанный затылок немецкого офицера.
- Не смей, душман проклятый! - топая ногой, срывающимся голосом крикнула бабушка на офицера, - иначе я тебя, окаянного... - бабушка потянулась и за второй калошей.
Все это произошло так быстро и неожиданно, что я не успел вовремя удержать разошедшую бабку. Занавес сразу опустился. Под недовольные возгласы одних, веселый смех других я грубо схватил бабушку за руку и быстро потащил за собой к выходу.
Я был потрясен и разгневан на бабушку и, не в силах совладать с собой, напустился на нее с упреком и бранью. Мне, как человеку порядочному и культурному, было досадно и стыдно за ее дикую выходку на виду стольких людей. Она, низко опустив голову, всю дорогу угрюмо молчала и тихо всхлипывала, краем платка украдкой от меня вытирая слезы.
Я понял, что ей самой стыдно и неловко за свой скандальный и, самое главное, ничем не оправданный поступок.
На следующий день я сочинил большое заявление на имя директора и профкома конторы "Загатрогатскот" с категорическим требованием, чтобы мне в первую очередь предоставили четырехкомнатную секцию в новом доме. Вернулся я в этот день домой в самом радужном настроении. Я уже как наяву представлял себе нашу жизнь с женой в новой квартире и как мы с ней под звуки оркестра, обнявшись, прильнув щекой к щеке, танцуем на нашем балконе.
Но я был крайне изумлен, когда, войдя в комнату, застал жену с воспаленными, заплаканными глазами. По ее виду было видно, что она чем-то очень расстроена, удручена. По щекам катились черные слезы (ей плакать нельзя, она красит ресницы). Но я сразу понял, что жена плачет из-за бабушки потому, что ее пребывание у нас ей не только неприятно, но доставляет заботы и хлопоты. А я как порядочный человек и настоящий муж жалею свою жену. И это естественно. Она как женщина мне нравится, кроме того, жена моя приносит домой денег не меньше, чем я, заведует дамским салоном.
Я, конечно, сделал вид, что все это пустяки, ласково улыбнулся жене и прошептал ей на ушко, чтобы бабушка в дорогой комнате не слышала нас (я не сомневался, что она там или дремлет, как курица на насесте, или курит свой кальян, наполнив комнату дымом).
- Потерпи еще немного, моя дорогая, вселимся в новую квартиру, а потом мы вежливо выпроводим ее назад в селение, раз она не может привыкнуть к городскому образу жизни.
- Да она уже уехала, - с внезапно прорвавшимся рыданием проговорила жена.
- И ты не смогла удержать ее?! - Мне показалось, что почва ускользает из-под моих ног.
Жена, глотая черные слезы (как они сейчас мне были противны), с убитым видом покачала головой.
- Нет, не смогла.., - в отчаянии проговорила она. - Я и так и эдак просила, умоляла бабушку, чтобы она еще немного оставалась здесь, иначе нам не видать четырехкомнатную квартиру в новом доме...
- А она что?!.. - перебил я жену в нетерпении.
- Валлах, говорит, раз такое дело, я тем более, говорит, ни одной минуты не останусь. Мне, говорит, не нравится у вас. Если уж, говорит, вам с мужем хочется четырехкомнатную квартиру, приезжайте ко мне в селение. Там его отцовский дом пустует. Хороший сын, говорит, должен поддерживать очаг в доме своего отца.
Одним словом, наша надежда получить новую квартиру с балконами на море и в парк, где по вечерам весело гремит оркестр, лопнула, как мыльный пузырь. И все из-за чего, спрашивается, из-за чего? Из-за моей бабушки. А еще говорят: "Уваж-ж-жай, мол, их, стариков, почита-а-ай..."
Хизгил Авшалумов
