Коран и Новый Завет обычно не входят в круг чтения еврейских духовных лидеров. Сколь же удивительно и увлекательно было читать произведения одного из крупнейших раввинов своего времени, не только хорошо знакомого с содержанием этих книг, но и четко формулирующего свое отношение к ним – хваля достойное похвалы и осуждая то, что ему видится ошибочным. Без политкорректности, но и без предубеждения.
Речь идет о жившем в XIX веке раввине и мудреце Элиягу Бенамозеге, служившем в течение 50 лет раввином итальянского города Ливорно. Там он и родился в 1822 году, но семья его прибыла в Италию из Марокко, и в подходе Бенамозега к иудаизму можно увидеть необычное сочетание традиций североафриканского и итальянского еврейства. Бенамозег и его творческий путь во многом были сотканы из противоречий. С одной стороны, он защищал важность и значимость роли каббалы в иудаизме. В этом он был почти одинок в свой рационалистический век. С другой же стороны, Бенамозег самым активным образом пользовался достижениями археологии, филологии и других наук, за что был сурово осужден многими раввинами-современниками.
Однако истинную революцию он совершил не этим, а своей концепцией отношения евреев и человечества, иудаизма и других религий. Этим темам были посвящены сразу три его книги, написанные по-французски и обращенные как к еврейскому, так и к нееврейскому читателю. Первая, «Мораль еврейская и мораль христианская» с приложением, посвященным исламу, вышла еще при его жизни и произвела немалое впечатление на современников. Вторая, «Израиль и человечество», полностью была опубликована уже 1926 году, а третья, «Происхождение христианской догмы», показалась современникам столь провокационной, что издать ее удалось лишь недавно, в 2000-м году, через сто лет после смерти Бенамозега, да и то пока только на французском.
Книга о морали основана на концепции, достаточно очевидной для знакомого с Талмудом, но ставшей, по-видимому, откровением для нееврейских читателей – совокупность заповедей Торы представляет скорее минимальные, чем максимальные требования к человеку. «О еврейской этике по закону Моше можно судить примерно в той же степени, что об этике французов по их Уголовному кодексу», – писал Бенамозег. Разбирая в подробностях этические требования Евангелий и сравнивая их с аналогичными темами в Талмуде, он показывал, что ни в одном из пунктов планка этических норм, установленных Иисусом для своих учеников, не была выше, чем установленная еврейскими мудрецами для всего народа. Ни призыв прощать обиды, ни требование полюбить даже своих личных врагов, ни милосердие к слабым и грешным, ни скромность и пренебрежение материальными благами не были новостью для подлинных фарисеев – мудрецов Талмуда, в отличие от фарисеев, выписанных в Новом Завете с таким сарказмом.
Несколько противореча названию своей книги, Бенамозег шаг за шагом разрушает представление о двух якобы противоречивых этических концепциях, подводя читателя к мысли о существовании единой этической общечеловеческой нормы, коренящейся в еврейской традиции и унаследованной христианством. Различия между ними он относит на счет Павла: если Евангелия он считает обычным еврейским мидрашом, сказанием и пишет о «простоте, величии и нежности, которые дышат со страниц этой книги», то к философии посланий Павла он относится весьма отрицательно, сравнивая их с учением еврейского лжемессии Шабтая Цви. При этом Иисуса, вопреки сложившейся в еврейской литературе практике, он называет всегда полным именем, даже добавляя иногда титул «их учитель».
Бенамозег раскрывает, как нервное ожидание скорого конца света постепенно вынуждает Павла отказаться от основ веры – обязательного к исполнению Моисеева закона, нацеленного в том числе и на гармоничное устройство жизни общества и государства. В результате Павел оставляет лишь «надстройку» веры – слова о любви и милосердии. Надстройку, которая на деле не может устоять без основ, что и подтверждает вся христианской история, в которой милосердия к ближнему было не так уж и много.
Представление о единой общечеловеческой нравственности приводит Бенамозега к идее общечеловеческой религии, от которой все религии, по сути, лишь ответвления. И если образцом общечеловеческой этики он видит этику мудрецов Талмуда, то образцом теологии и философии для всего человечества становится, естественно, каббалистическая книга Зоар. Даже политеистические религии, например индуизм, находят свое место в его картине духовного мироздания – через идею множественных эманаций божественности, и уж тем более христианство и ислам.
Несколько противореча названию своей книги, Бенамозег шаг за шагом разрушает представление о двух якобы противоречивых этических концепциях, подводя читателя к мысли о существовании единой этической общечеловеческой нормы, коренящейся в еврейской традиции и унаследованной христианством. Различия между ними он относит на счет Павла: если Евангелия он считает обычным еврейским мидрашом, сказанием и пишет о «простоте, величии и нежности, которые дышат со страниц этой книги», то к философии посланий Павла он относится весьма отрицательно, сравнивая их с учением еврейского лжемессии Шабтая Цви. При этом Иисуса, вопреки сложившейся в еврейской литературе практике, он называет всегда полным именем, даже добавляя иногда титул «их учитель».
Бенамозег раскрывает, как нервное ожидание скорого конца света постепенно вынуждает Павла отказаться от основ веры – обязательного к исполнению Моисеева закона, нацеленного в том числе и на гармоничное устройство жизни общества и государства. В результате Павел оставляет лишь «надстройку» веры – слова о любви и милосердии. Надстройку, которая на деле не может устоять без основ, что и подтверждает вся христианской история, в которой милосердия к ближнему было не так уж и много.
Представление о единой общечеловеческой нравственности приводит Бенамозега к идее общечеловеческой религии, от которой все религии, по сути, лишь ответвления. И если образцом общечеловеческой этики он видит этику мудрецов Талмуда, то образцом теологии и философии для всего человечества становится, естественно, каббалистическая книга Зоар. Даже политеистические религии, например индуизм, находят свое место в его картине духовного мироздания – через идею множественных эманаций божественности, и уж тем более христианство и ислам.
Одним из многолетних корреспондентов Бенамозега был молодой человек по имени Ами Пелльер, который сначала готовился принять обеты католического священника, но усомнившись в догматах католицизма, стал искать и не нашел ответов в протестантизме и наконец попал в синагогу в Ливорно. Потрясенный личностью и учением Бенамозега, он захотел принять иудаизм, но раввин отговорил его: «Так ты станешь еще одним евреем и перестанешь быть французом, а кто же приведет к Творцу миллионы неевреев?» Пелльер стал первым в новое время официальным ноахидом – неевреем, принявшим на себя исполнение Семи заповедей Ноя. А еще – редактором и издателем книг Бенамозега. Всю жизнь – вплоть до Второй мировой войны – Пелльер посвятил пропаганде учения Бенамозега как в среде христиан, так и в еврейской среде. Только во время нацистской оккупации он был вынужден прекратить свою деятельность и лишь чудом избежал лап гестапо.
Пелльер остался единственным нееврейским учеником Бенамозега. Казалось, что идеи и труды – как учителя, так и ученика – пропали втуне, но в последние годы они вызывают все больший интерес. Раввин Хайфского Техниона Элиягу Зейни переводит книги Бенамозега на иврит и считает необходимым их изучение в иешивах. Одновременно растет движение ноахидов, принявших на себя общечеловеческий месседж Торы. Даже не одно, а много таких движений, связанных с разными направлениями иудейской мысли и получающих, соответственно, разную трактовку того, в чем именно состоит этот месседж. Ну что же, так у нас принято: два еврея – три мнения.
Меир Антопольский
jewish.ru
